Канонир - Страница 38

— Ребята, комната уже пустая — лезем в окна! — заорал я.

Подпрыгнув, я уцепился за подоконник и влез в комнату. А в другие окна уже забирались штурмующие.

Я присел в углу, перезарядил пистолет; он сейчас — моя главная сила.

Мужики уже разбегались по другим комнатам первого этажа, и оттуда слышались звуки драки и крики. Вероятно, опричников быстро добили, и окровавленные мужики с бешеным огнём в глазах кинулись по лестнице на второй этаж. Сверху загромыхали выстрелы, упали убитые, и толпа отхлынула. Наступила заминка. Все растерялись, не зная, что предпринять. Никому не хотелось подставлять голую грудь под пищали.

Я вернулся в комнату, где лежали убитые опричники, нацепил на себя трофейный пояс с саблей, проверил — легко ли она выходит из ножен.

— Мужики, есть предложение!

Все повернулись ко мне.

— Ищите жердину, поднимите меня на ней к окну второго этажа — я стрельну и поработаю саблей. Думаю — они сейчас за лестницей и дверью смотрят, а сзади удара никто не ожидает. Когда начну, шумните здесь, отвлеките внимание.

Вскоре вернулся запыхавшийся мужик, притащил толстую жердину. Я уцепился за один конец, и шестеро мужиков приподняли меня к окну второго этажа. Окна были выбиты вместе с рамами, и мне не составило труда ухватиться за подоконник.

Со стороны лестницы раздавался шум, и находившиеся в комнате кромешники сосредоточили своё внимание на открытой двери, собираясь стрелять из пищали.

Я потихоньку перелез через подоконник и двумя прыжками преодолел разделявшее нас расстояние. С левой руки выстрелил в спину опричнику с пищалью, а правой заработал саблей, отрубив руку одному и ударив саблей по шее второго опричника. Ещё один успел обернуться, но помешала пищаль — не для городского боя оружие, — и выхватил длинный нож. Сабли у него не было. Э, да этот урод уже мне знаком — в трактире пытался освободить себе стол.

— Умри, собака! — заорал он и ринулся на меня.

Я успел выставить вперёд клинок, и кромешник сам на него напоролся. Причём сабля застряла между рёбер. Я попытался выдернуть её из тела, не смог и бросил. Дрянная сабля — сталь неважная, одно достоинство — вовремя под руку подвернулась.

Живых опричников в комнате не осталось.

Я высунул голову в дверь и прокричал вниз:

— Комната свободна!

И в это время из противоположной комнаты с другой стороны двери загрохотали выстрелы. Мою дверь изрешетило картечью, мне оторванной щепкой разодрало щёку. Чёрт, в пылу схватки я как-то запамятовал, что на лестничную площадку выходят двери и другой комнаты. Слава богу, жив остался.

Я бросился к убитым опричникам, подтащил их пищали к двери и улёгся, взяв в руки пищаль и прицелившись в дверь. Вот она приоткрылась, высунулся ствол, и в это время я спустил курок. Площадку заволокло дымом. Я схватил вторую пищаль и выстрелил сквозь завесу дыма туда же. Когда дым рассеялся, я увидел, что дверь распахнулась, пищаль лежит на полу, а за ней видна окровавленная голова.

Я взял в руки последнюю заряженную пищаль, выскочил на площадку, ударом ноги распахнул дверь шире и приготовился стрелять. У двери лежали двое убитых кромешников, а третий — живой — пытался вылезти в окно. Я выстрелил ему в спину, и он выпал наружу.

Отбросив разряженную пищаль, я подбежал к окну. Озверевшая толпа молотила уже убитого опричника дубинами, превращая тело в кровавое месиво. Всё, второй этаж свободен.

Я крикнул сверху:

— Я спускаюсь — тут уже все мёртвые, меня случайно не прибейте!

Держа в руке пистолет, я спустился вниз по лестнице.

Тем временем мужики обнаружили вход в подвал и теперь пытались выломать дверь. Когда же им, наконец, это удалось, и они по лестнице ломанулись вниз, грянул выстрел, и первые в толпе упали, обливаясь кровью. В подвале тоже прятались кромешники. Но разъяренную толпу было уже не остановить. Узкая лестница вниз, в подвал, не могла вместить всех, но, сбивая с ног и давя друг друга, мужики лезли вперёд. Конечно, грамотные ратники сумели бы оборонить узкий вход в подвал — для этого вполне бы хватило двоих, но опричники не были воинами. Вскоре всех их насмерть забили дубинами и зарубили топорами.

Из небольшой комнаты, похожей на канцелярию — со столом, бумагой на нём, — вели ещё две двери. Распахнув их, мужики замерли на пороге, а потом стянули шапки и стали креститься.

Я заглянул через головы. Отвратительное зрелище предстало моим глазам. На дыбе висел окровавленный человек. В правое его подреберье глубоко вонзился мясницкий крюк, всё тело было изрезано, глазницы пусты.

Ужас накрыл толпу невидимым крылом.

Самые смелые вошли во вторую дверь и тут лее выскочили. Их рвало, лица были искажены.

— Там…

Я подошёл. В здоровенном котле с ещё тёплой водой плавали два обнажённых трупа, а в углу комнаты лежала голая женщина со вспоротым животом. Мерзость какая-то, человеческий мясокомбинат. Я даже слов подходящих подобрать не мог для описания этих комнат и этого подвала, в которых именем государя творились немыслимые зверства.

Толпа кинулась по лестнице вверх. Никто не хотел находиться в подвале, весь воздух которого, казалось, был пропитан страданиями и смертью.

Я задержался — меня заинтересовала бумага на столе. Коли была бумага — значит, на ней что-то писали. Где написанное? Я пошарил в ящиках стола, потом на полках шкафа, что стоял за столом, и нашёл много листков, исписанных ровным почерком. Так, посмотрим: «Со слов Ерофея Бортника сосед мой…» Ага, не иначе — донос.

Я нашёл в комнате мешок, свалил туда все найденные бумаги — потом разберусь — и вышел из подвала.