Канонир - Страница 18

Мы вымыли руки. Джафар повеселел, даже до шеи не дотрагивался.

Я собирался провести при девушке сутки-двое, чтобы понаблюдать её состояние, вмешаться, если наметятся осложнения. Но нас вежливо выпроводили — нельзя мужчинам находиться на женской половине, тем более ночью.

Но и домой не отпустили — проводили в комнату, у дверей поставили стражу. Служанки тут же принесли еду — плов, бешбармак, фрукты, шербет. Я с удовольствием поел — после хорошо выполненной работы у меня всегда был отменный аппетит. А вот Джафар к еде не притронулся. Его опять начали одолевать страхи и сомнения.

— Как ты можешь есть? Ещё неизвестно, выживет ли она?

— Я в любом случае предпочту умереть сытым, чем с урчащим от голода брюхом, — ответил я с набитым шербетом ртом.

— И зачем я только с тобой связался, лечил бы потихоньку своих больных — с голоду же не умирал. Видно, шайтан в меня вселился, блеск серебра разум затмил.

— Успокойся, Джафар, ты меня ещё благодарить будешь. Всё должно закончиться нормально. И тогда великий визирь по достоинству оценит твоё умение.

О своем умении я скромно промолчал. Кто я в Стамбуле? Неизвестный никому чужеземец, тем более христианин. В Высокой Порте, как ещё называли Османскую империю, к другой вере относились терпимо. Захватывая чужие земли, турки склоняли жителей покорённых стран принять ислам. Принявший его мог достичь больших высот, пойди он на государственную службу. Всего-то и требовалось — принять ислам и знать турецкий язык.

Те же янычары — самые ревностные в службе и умелые воины «отборной тысячи» — все сплошь дети христиан, пленённые турками или отданные в виде налога и воспитанные османами как свои. Ведь на покорённых землях турки собирали дань не только деньгами, но и детьми. Особой резни и жестокости не допускали, иначе кто же будет обрабатывать землю, пасти скот и платить налоги.

Наевшись, я прилёг на мягкую перину и незаметно для себя уснул, проснувшись лишь наутро. Ё-моё, сколько же я проспал? На соседней кровати безмятежно дрых Джафар.

Я встал, умылся из рукомойника, толкнул в бок Джафара. В это время служанки внесли завтрак — ещё тёплые, аппетитно пахнущие лепёшки, фрукты, чай. Я поел, а глядя на меня, пожевал и Джафар.

А вот выйти из комнаты мне не дала стража. Я возмутился — надо было осмотреть прооперированную и сменить повязки.

На шум в коридоре подошёл старший. Узнав, в чём дело, он лично сопроводил нас к покоям дочери визиря и постучал. Выглянувшая служанка сразу же провела нас к больной. Сегодня она уже выглядела лучше: небольшая температура была, но это нормально — слишком мало времени прошло после операции. Живот был мягкий, язык влажный. Я успокоился, дал советы старшей служанке — как ухаживать, что можно есть, когда вставать.

Нас в сопровождении янычара снова проводили в отведённую нам комнату.

Скукота! Заняться совершенно нечем. И от скуки я начал рассказывать Джафару сказку «Тысяча и одна ночь». Увлёкся, вошёл в роль и стал говорить громче. Джафар слушал, открыв рот. Когда служанки принесли обед, и мы оба хорошо поели, Джафар попросил продолжить рассказ. Делать было нечего, и я продолжил.

Через некоторое время открылась дверь, и к нам в комнату вошёл визирь. То, что это был он, я понял сразу. Джафар упал на колени и лбом ткнулся в ковёр, устилающий пол. Я некоторое время помедлил, разглядывая визиря.

Был он чуть старше меня — лет сорока. Властное, холёное лицо с бородкой клинышком, унизанные перстнями пальцы. Одежда шита золотом, на боку — сабля в богато украшенных ножнах.

Я глубоко поклонился, но на колени вставать не стал.

— Поднимись, — бросил визирь Джафару.

Тот поднялся, начал возносить хвалу:

— Как я рад видеть величайшего из визирей — да продлит Аллах его годы…

Он не успел закончить — визирь брезгливо махнул рукой, и Джафар сразу заткнулся, со страхом и подобострастием глядя на него.

— Это ты, чужеземец, рассказывал сказки?

Я склонился перед визирем.

— Я пришёл взглянуть на лекарей, что лечат мою дочь, и случайно услышал твои сказки — двери были прикрыты неплотно. Оказывается, ты искусный рассказчик, и можешь неплохо зарабатывать, рассказывая на площади сказки народу.

— Господин, я зарабатываю на жизнь другим.

— Откуда ты, чужеземец?

— Из Московии.

— Ты неплохо говоришь на нашем языке. Где научился?

— В плену у татар был, поневоле выучил.

Визирь быстрым шагом подошёл ко мне, взялся за левое ухо, осмотрел.

— Ты лжёшь! Крымчаки рабам вставляют метку в ухо.

— Великий визирь, разве я сказал, что был у крымских татар? Я был пленён и два года провёл в Казани, в Казанском ханстве.

— Оно уже давно пало, и теперь собирает объедки со стола царя Ивана, прозываемого у вас Грозным. Сбежал, или выкупили?

— Нет. Хан самолично отпустил и дал перстень, как пропуск.

— И где же он?

— Не смог сохранить — слишком много событий потом произошло.

— Чем занимался в плену?

— Лекарем был, в том числе — пользовал членов семьи хана.

Визирь покачался с носка на пятку, раздумывая.

— Пойдёшь со мной.

Джафар шагнул вперёд.

— Нет, чужеземец.

Я покорно пошёл за визирем. Впереди него, с обнажёнными саблями, шли двое янычар, затем сам визирь, и я замыкал шествие.

Мы зашли в большую комнату. Янычары остались снаружи — у дверей. Визирь уселся на гору подушек, милостиво кивнул мне. Я тоже сел на толстый ковёр. Неудобно — отвык я уже сидеть, скрестив ноги. Поёрзал.

Визирь уловил моё движение, хлопнул в ладоши. Сзади беззвучно возник слуга, и с поклоном поставил мне низкую скамейку. Я с удовольствием пересел на неё.